ВОЕННОЕ ДЕТСТВО
В январе 1942 года папу призвали на войну. Сестре – она училась в это время на третьем курсе Свердловского педучилища – было 16 лет; Грише – 12; Алексею – 9; мне – 7; Борису – 4 года.
Все хлопоты по содержанию дома и хозяйства полностью легли на плечи матери. Война со всей силой обрушилась и на деревню.
Всех мужчин отправили на фронт, остался один дядя Егор. Туда же угнали единственную колхозную полуторку. Почти всё, что производил колхоз, шло на нужды фронта. Детство наше закончилось.
Отца заменил Гриша. Алексей с начала сенокоса и до конца уборочных работ в ежедневной работе: погонщик «гусевой» лошади на косилке, на жатке-самосброске, на возке волокуш.
С 1943 года к этим, да и не только к этим, работам стали привлекать и меня.
В 1944 году я, измождённый постоянным недоеданием ребёнок, уже пахал землю. Отлично помню то место, где это было. Это – левая сторона берега ручья, текущего от любимой мною родной деревеньки к Арганче (река).
По технологии пахоты на лошади на разворотах плуг следует сваливать набок с тем, чтобы лемех вышел из земли. Для движения в обратном направлении его снова надо поставить в борозду и заглубить в пахотный слой. Ребёнку моего тогдашнего «могучего» телосложения это сделать было совершенно невозможно. Для исправления этого недостатка был придуман дуэт.
Поле пашем на двух конях, впереди идёт Гриша (ему как-никак уже 13 лет), а за ним я на очень послушной, сильной и спокойной лошади по имени Вахлак.
Допахиваемся до разворота – я сваливаю сабан (так в деревне называли плуг), а запашку мне делает Гриша.
Со слов мамы, в достатке жила наша семья в довоенные годы. А вот в годы войны нам пришлось очень туго. Для нужд фронта изымалась в виде налога значительная часть полученного в личном хозяйстве мяса, молока, яиц, шерсти. Валовое производство зерна в колхозе резко сократилось. Без мужчин, ушедших на войну, женщины и дети не могли обеспечить качественную обработку земли, посевы зарастали осотом и полынью, урожайность резко упала, а хлебосдачу государству приводить в соответствие с урожайностью никто и не думал. На выдачу колхозникам оставался мизер, и тот был засорён полынью. Выпеченный из такого зерна хлеб даже голодному был в еде му`кой. Всё, что заготовлялось в доме на зиму, заканчивалось в марте – апреле. Как только сходил снег, мы ходили перекапывать огород в надежде найти ненароком оставленные при уборке картофелины. Ходили на жнивьё собирать упавшие на землю колоски. В дело шли стебли подсолнухов. Из них вынималась сердцевина. Будучи высушенной и измельчённой, она примешивалась в муку. В доме у нас была целая фабрика по производству древесной муки. На наше счастье в километре от деревни росла липовая роща (после войны её стали называть Толоками). Она у нас была поставщиком сырья для производства этой муки. Родной брат мамы – дядя Ваня (жил в Дегтярке, на фронт не ушёл по брони) – изготовил специальные ножи, которыми мы орудовали при подготовке нашей будущей еды. Делалось это так: с молодой липки сдиралась кора, с помощью ножей измельчалась, просушивалась и толклась в ступе. Всё – мука готова, подсыпай её в ржаную полынную муку и будь сыт и здоров. Выкапывались и съедались корни репейника, саранок.
Настоящим спасением для нас была крапива. Съедали мы её по четухе (мерное ведро) в день. Собирали по очереди. Четуха – обязательная норма сборщика. Из военных лет ничего не помню вкуснее похлёбки из крапивы, забелённой коровьим молоком.
Особенно трудным для нас был 1943 год. Больше других от голода пострадал почему-то я. У меня развился рахит, искривились ноги, увеличился живот. К счастью, за лето этого же года болезнь приглушилась, и к зиме 1944 симптомы рахита исчезли.
Однажды в наш дом забрёл брат мужа маминой сестры тёти Нюры Игнатий. Видимо, у мамы он был не в чести, и она его не пригласила ни раздеться, ни пройти вперёд, а поставила ему табурет у порога. В этом месте стояло ведро, в которое сливались для коровы помои. Мама была занята своими делами у печи, меня Игнатий в расчёт не принял, и на моих глазах начал из этого ведра вылавливать что-то, показавшееся ему съестным. Я соскочил с лавки, подбежал к маме и говорю ей: «Мам, а он у Динки корм ест».
Мы голодали. Оказывается, в это же время жили люди, которые голодали ещё больше нас.
Вот в какую трагедию вверг наш народ проклятый Гитлер».